тучи закрыли небо над Ершалаимом, молнии засверкали и редкие крупные капли воды начали падать на землю... стало темно как ночнью... гром раскатами оглушил округу... как будто кара небесная хотела все смыть прочь...

Тьма, пришедшая со Средиземного моря, накрыла ненавидимый прокуратором
город. Исчезли висячие мосты, соединяющие храм со страшной Антониевой
башней, опустилась с неба бездна и залила крылатых богов над гипподромом,
Хасмонейский дворец с бойницами, базары, караван-сараи, переулки, пруды...
Пропал Ершалаим -- великий город, как будто не существовал на свете. Все
пожрала тьма, напугавшая все живое в Ершалаиме и его окрестностях. Странную
тучу принесло с моря к концу дня, четырнадцатого дня весеннего месяца
нисана.

Ложе было в полутьме, закрываемое от луны колонной, но от ступеней
крыльца тянулась к постели лунная лента. И лишь только прокуратор потерял
связь с тем, что было вокруг него в действительности, он немедленно тронулся
по светящейся дороге и пошел по ней вверх прямо к луне. Он даже рассмеялся
во сне от счастья, до того все сложилось прекрасно и неповторимо на
прозрачной голубой дороге. Он шел в сопровождении Банги, а рядом с ним шел
бродячий философ. Они спорили о чем-то очень сложном и важном, причем ни
один из них не мог победить другого. Они ни в чем не сходились друг с
другом, и от этого их спор был особенно интересен и нескончаем. Само собой
разумеется, что сегодняшняя казнь оказалась чистейшим недоразумением -- ведь
вот же философ, выдумавший столь невероятно нелепую вещь вроде того, что все
люди добрые, шел рядом, следовательно, он был жив. И, конечно, совершенно
ужасно было бы даже помыслить о том, что такого человека можно казнить.
Казни не было! Не было! Вот в чем прелесть этого путешествия вверх по
лестнице луны.
Свободного времени было столько, сколько надобно, а гроза будет только
к вечеру, и трусость, несомненно, один из самых страшных пороков. Так
говорил Иешуа Га-Ноцри. Нет, философ, я тебе возражаю: это самый страшный
порок.