Фломастером зеленым нарисую лес, оранжевым раскрашу солнце, как всегда, а голубой - для моря, для небес, фломастер черный для чего тогда?

Я сразу смазал карту будня,
плеснувши краску из стакана;
я показал на блюде студня
косые скулы океана.
На чешуе жестяной рыбы
прочел я зовы новых губ.
А вы
ноктюрн сыграть
могли бы
10 на флейте водосточных труб?
В.Маяковский.
-------------------------------

Художник нам изобразил
Глубокий обморок сирени
И красок звучные ступени
На холст как струпья положил.

Он понял масла густоту, -
Его запекшееся лето
Лиловым мозгом разогрето,
Расширенное в духоту.

А тень-то, тень все лиловей,
Свисток иль хлыст как спичка тухнет.
Ты скажешь: повара на кухне
Готовят жирных голубей.

Угадывается качель,
Недомалеваны вуали,
И в этом сумрачном развале
Уже хозяйничает шмель.
О.Мандельштам
------------------------------

А - тьма, Е - белизна, И - пурпур, У - зелёный

О - синий. Тайное рожденье каждой гласной:

А - черный бархат мух - божественно прекрасно

Они над падалью гудят неутолённо.

Зловещая вода безвыходной лагуны.

Е - тайна глетчеров и белых королей.

И - пурпур, кровь плевка. Презрительные губы

В багряном бешенстве алеют веселей.

У - дивный океан зеленоватых прерий.

Весна алхимии. Морщины недоверий

На лбу искателей загадочных вещей.

О - резкий звук трубы и синий запах снега.

Молчанье звездных пропастей. Омега,

О - фиолетовый расцвет Ее очей.
А. Рембо (перевод Е.Головина)
--------------------------
И у Владиира Набокова (Дар)- изумительно:

К примеру: различные, многочисленные “а” на тех четырех языках, которыми владею, вижу едва ли не в стольких же тонах – от лаково-черных до занозисто серых – сколько представляю себе сортов поделочного дерева. Рекомендую вам мое розовое фланелевое “м”. Не знаю, обращали ли вы когда-либо внимание на вату, которую изымали из майковских рам? Такова буква “ы”, столь грязная, что словам стыдно начинаться с нее. Если бы у меня были под рукой краски, я бы вам так смешал sienne brulee и сепию, что получился бы цвет гутаперчевого “ч”; и вы бы оценили мое сияющее “с”, если я мог бы вам насыпать в горсть тех светлых сапфиров, которые я ребенком трогал, дрожа и не понимая, когда моя мать, в бальном платье, плача навзрыд, переливала свои совершенно небесные драгоценности из бездны в ладонь, из шкатулок на бархат, и вдруг все запирала, и никуда не ехала, несмотря на бешеные уговоры ее брата, который шагал по комнатам, давая щелчки мебели и пожимая эполетами, и если отодвинуть в боковом окне фонаря штору, можно было видеть вдоль набережных фасадов в синей черноте ночи изумительно неподвижные, грозно алмазные вензеля, цветные венцы…