Ну хорошо,Салтыков-Щедрин для вас не авторитет,а как насчет Чехова??(все тут,все как сейчас)

Сейчас Чехов окажется агентом госдепа

Достоевского люблю.

Новый Завет, Евангелие от Матфея (гл. 7, ст. 3):
«И что ты смотришь на сучок в глазе брата твоего, а бревна в твоем глазе не чувствуешь?»
«Лицемер! вынь прежде бревно из твоего глаза, и тогда увидишь, как вынуть сучок из глаза брата твоего».
Этот автор - более читаем в мире, если чё...;)))

Салтыков -Щедрин для меня авторитет ,потому как он сам был чиновником Тверского уезда ,а после оставления службы описывал всё то ,что варилось вокруг него ,и Чехова обожаю ,в Достоевском тоже много завес ,но в Достоевском меня утомляет описание многочисленных мелких деталей

Дурень ты, потому что так буквально воспринимаешь художественное произведение, написанное с определённой, слегка юмористической целью, обобщая его на весь народ и на все времена! Вот где бы Чехов вволю посмеялся над тобой! )

Мы, русскіе, нечистоплотны. Какая нечистоплотность говорить не съ нашими о нашихъ дѣлахъ. Будетъ ли говорить еврей о цадикахъ съ русскими или — если взять хоть партіи — будетъ ли говорить соціалъ-демократъ о положеніи и о распряхъ въ своей партіи съ членомъ Союза русскаго народа.

Но мы во всемъ свиньи. Входитъ къ русской семьѣ въ гости еврей. И, ласково смотря на хозяина и хозяйку (всегда такъ), заводитъ разговоръ о послѣднихъ газетныхъ сообщеніяхъ насчетъ нашихъ министровъ, съ обычной присказкой, что „кто-то гдѣ-то укралъ“. Видя ласковаго гостя, хозяинъ тоже думаетъ, что „укралъ“, и разговоръ очень скоро переходитъ на тему, что „русскіе вообще воруютъ“. Благородная нація врожденно непорочныхъ людей при этомъ остается въ сторонѣ, и скоро тонъ водворяется тотъ, что русскіе всѣхъ вообще обокрали въ Россіи, а что нерусскіе въ Россіи вообще ужасно томятся и когда-то придется вздохнуть. Хозяинъ и хозяйка и взрослые гимназисты, дѣти хозяевъ, вздыхаютъ, что въ Россіи вообще тяжело жить, причемъ хотя не упоминается, но уже тонъ стоитъ такой, что русскіе всѣхъ задавили и особенно мучительно среди нихъ евреямъ, полякамъ и финляндцамъ. Гимназистикъ угрюмо смотритъ въ стаканъ чаю, милая хозяйка имѣетъ извиняющійся видъ. „Я все-таки не притѣсняла, — это другіе, темные русскіе, а я кончила курсъ гимназіи“, — говорятъ ея опущенные глаза. Еврей подаетъ видъ, что онъ и не думалъ упрекать собственно ее или ея мужа, не говоря уже объ этомъ превосходномъ гимназистѣ, юношѣ идеальныхъ порывовъ, который читаетъ Бокля и беллетристику Шолома Аша, а приватнымъ образомъ посѣщаетъ „фракцію“, руководимую сомнительнымъ гостемъ милыхъ хозяевъ (гимназистъ благодарно взглядываетъ на еврея)…

Так еще поговоривъ и сыгравъ на піанино „изъ Мендельсона“, еврей уходитъ, сопровожаемый до лѣстницы, и добродушные хозяева свѣтятъ ему свѣчкой на лѣстницу и даютъ спичекъ, чтобы онъ и тамъ зажегъ, внизу, и вообще не оступился. И еврей не оступается.

Но русскіе ужасно оступились въ этотъ вечеръ. Не замѣчая, они предали отечество свое и посмѣялись надъ отцами своими, въ гробахъ. Если бъ они брали „душевную ванну“, если бъ у нихъ языкъ былъ немножко „на привязи“, они при первомъ словѣ еврея „о русскихъ дѣлахъ“ сказали бы деликатно и твердо:

— Извините, о русскихъ дѣлахъ я буду говорить со своими. И о министрахъ. Но если вы мнѣ что-нибудь скажете интереснаго о цадикахъ и объ яичной торговлѣ или о еврейскихъ банкахъ, напр. о томъ какъ Рафаловичъ и Кеслингъ скупили сахарные заводы въ Кіевѣ, чтобы перепродать англичанамъ, — я готовъ слушать, интересоваться и говорить.

Это Розанов.

Воистину великий был писатель!