Примарх ничего не сказал, пытаясь сберечь те крупицы сил, которые удалось отобрать у камня на груди.

Он закрыл глаза, чтобы не видеть отражения брата в падающем стекле, и сосредоточился на исправлении того, что сделал ксеносский камень. Тот боролся — разумеется, тот боролся, жадно вцепившись в украденное, — но Пертурабо обладал исключительным умением пробиваться в места, путь в которые ему пытались закрыть.
Некоторые интерпретировали это умение лишь буквально, и железный примарх с подобным сталкивался нередко.
Он потянулся глубоко внутрь, к тому ядру собственной сущности, в котором железо и плоть сливались воедино, к незыблемой квинтэссенции себя, доступной лишь ему самому. Сосредоточив на ней все свое внимание, он собрался с еще остававшимися силами и наполнил ее мечтами юности, устремлениями и ненавистью.
Квинтэссенция его ненависти росла, питаясь причиненной болью.
А затем произошло то, о чем знали даже алхимики древности: подобное устремилось к подобному.
Украденная маугетаром сила начала возвращаться обратно к Пертурабо — сначала по крупицам, а потом все быстрее и быстрее, как вода через едва заметную трещину в дамбе.
Эта перемена не могла укрыться от внимания Фениксийца, обратившего на него потрясенный и одновременно недоверчиво-гневный взгляд своих черных глаз.
— Что ты делаешь? — крикнул он.
— Возвращаю то, что принадлежит мне, — прорычал Пертурабо.