"Моя жизнь – анекдот, а значит – трагедия."
«Воспоминания» Тэффи
Тэффи, Надежда Александровна Лохвицкая, в замужестве Бучинская. Известная русская писательница и поэтесса. Бог весть знает почему я до сих пор ходила мимо неё, не исключено, что мысленно с кем-то путала и даже не смотрела в её сторону. Саша направил меня на путь истинный) Иногда мне достаточно прочитать буквально пару страничек, чтобы понять, подружусь я с автором, или нет. Станет он для меня другом, который рассказывает свою историю, или просто писателем, слова которого поскрипывают на зубах, и которого вроде как надо бы дочитать, дабы быть в курсе событий. Ибо для меня главное не о чём пишут, а как пишут. С Надеждой Александровной я подружилась не просто с первых страниц, а буквально с первых слов. Сейчас так не пишут, не употребляют таких слов и оборотов речи.
Как-то услышала мнение, что история, это набор скучных дат, которые нужно запоминать. Однако за этими скучными датами стоят сотни, тысячи, миллионы историй обычных и настоящих людей. Для которых эти даты когда-то были единственной, данной им жизнью. Именно такую страничку истории, открывают нам «Воспоминания» Надежды Александровны.
Писать о Тэффи такому графоману, как я, последнее дело, потому я большую часть слов я предоставлю ей. Надеюсь, её собственные слова станут лучшей рекламой этого произведения.
«Автор считает нужным предупредить, что в «Воспоминаниях» этих не найдет читатель ни прославленных героических фигур описываемой эпохи с их глубокой значимости фразами, ни разоблачений той или иной политической линии, ни каких-либо «освещений и умозаключений».
Он найдет только простой и правдивый рассказ о невольном путешествии автора через всю Россию вместе с огромной волной таких же, как он, обывателей.
И найдет он почти исключительно простых, неисторических людей, показавшихся забавными или интересными, и приключения, показавшиеся занятными, и если приходится автору говорить о себе, то это не потому, что он считает свою персону для читателя интересной, а только потому, что сам участвовал в описываемых приключениях и сам переживал впечатления и от людей, и от событий, и если вынуть из повести этот стержень, эту живую душу, то будет повесть мертва.»
Действие «Воспоминаний» начинаются осенью 1918 года в Москве. 1917 год стал крахом не только для Российской империи, но и для множества её жителей, одним жизнь рисовала радужные перспективы, для других мир, который они знали, в одночасье исчез. Одним из таких людей была Надежда Александровна, которой осенью 1918 было уже сорок шесть лет. Дети выросли и жили своей жизнью. Привычной жизни больше не существовало, а будущее весьма туманно.
«Мое петербургское житье-бытье ликвидировано. «Русское слово» закрыто. Перспектив никаких.»
И Надежда Александровна принимает предложение поехать на гастроли в Киев, вместе с Аркадием Аверченко и ещё несколькими актерами. Так начался путь через Россию, из Москвы в Киев, из Киева в Одессу, потом в Новороссийск, а затем в Турцию. У неё не было четкого плана эмигрировать, она просто двигалась вместе с волной эмигрантов, которых гнала через Россию гражданская война.
«Теперь, когда мой отъезд устраивался, я почувствовала, как мне, в сущности, хотелось уехать. Теперь, когда можно было спокойно думать о том, что меня ждало, если бы я осталась, мне стало страшно. Конечно, не смерти я боялась. Я боялась разъяренных харь с направленным прямо мне в лицо фонарем, тупой идиотской злобы. Холода, голода, тьмы, стука прикладов о паркет, криков, плача, выстрелов и чужой смерти. Я так устала от всего этого. Я больше этого не хотела. Я больше не могла.»
Может показаться, что это очень грустная история, она действительно грустная, но и смешная одновременно, не зря Тэффи называли первой русской юмористкой двадцатого века. Кажется, только неистощимая ирония и самоирония могла удержать на плаву в то время. В «Воспоминаниях» взрывы хохота соседствуют с обыденными для того времени вещами, смертью, потерей. Надежда Александровна умела смеяться и одновременно сопереживать. Её меткие наблюдения за множеством «неисторических людей», с которыми столкнулась Надежда Александровна сделали эту книгу, то невероятно смешной, то пронзительной и щемяще грустной.
Восхитительный антрепренёр, одессит Гуськин:
«- А почему бы вам теперь не устроить свой вечер? Я бы такую пустил рекламу. На всех столбах, на всех стенах огромными буквами, что-о? Огромными буквами: «Выдающая программа...»
-Надо «ся», Гуськин.
-Кого-о?
-Надо «ся». Выдающаяся.
-Ну, пусть будет «ся». Разве я спорю. Чтобы дело разошлось из-за таких пустяков. Можно написать: «Потрясающийся успех».
-Не надо «ся», Гуськин.
-Теперь уже не надо? Ну, я так и думал, что не надо. Почему вдруг. Раз всегда все пишут «выдающая»... А тут дамские нервы, и давай «ся».
Русские женщины, которых Тэффи очень метко сравнила с эдельвейсами:
«Какое очарование души увидеть среди голых скал, среди вечных снегов у края холодного мертво¬го глетчера крошечный бархатистый цветок — эдельвейс. Он один живет в этом царстве ледяной смерти. Он говорит: «Не верь этому страшному, что окружает нас с тобой. Смотри — я живу».
Какое очарование души, когда на незнакомой улице чужого города к вам, бесприютной и усталой, подойдет неизвестная вам дама и скажет уютным киево-одесским (а может быть, и харьковским) говорком:
«Здравствуйте! Ну! Что вы скажете за мое платье?»
Вот так бродила я по чужому мне Новороссийску, искала пристанища и не находила, и вдруг подошла ко мне неизвестная дама и сказала вечно-женственно:
- Ну, что вы скажете за мое платье?
Видя явное мое недоумение, прибавила:
- Я вас видела в Киеве. Я Серафима Семеновна.
Тогда я успокоилась и посмотрела на платье.
Оно было из какой-то удивительно скверной кисеи.
- Отличное платье, - сказала я. - Очень мило.
- А знаете, что это за материя? Или вы воображаете, что здесь вообще можно достать какую-нибудь материю? Здесь даже ситца ни за какие деньги не найдете. Так вот, эта материя - это аптечная марля, которая продавалась для перевязок.
Я не очень удивилась. Мы в Петербурге уже шили белье из чертежной кальки. Как-то ее отмачивали, и получалось что-то вроде батиста.
- Конечно, она, может быть, не очень прочная, - продолжала дама, - немножко задергивается, но недорогая и широкая. Теперь уже такой не найдете всю расхватали. Осталась только йодоформенная, но та, хотя и очень красивого цвета, однако плохо пахнет.
Я выразила сочувствие.
- А знаете, моя племянница, - продолжала дама,- купила в аптеке перевязочных бинтов -очень хорошенькие, с синей каемочкой - и отделала ими вот такое платье. Знаете, нашила такие полоски на подол, и, право, очень мило. И гигиенично - все дезинфицировано.
Милое, вечно женственное! Эдельвейс, живой цветок на ледяной скале глетчера. Ничем тебя не сломить! Помню, в Москве, когда гремели пулеметы и домовые комитеты попросили жильцов центральных улиц спуститься в подвал, вот такой же эдельвейс — Серафима Семеновна - в подполье под плач и скрежет зубовный грела щипцы для завивки над жестяночкой, где горела, за неимением спирта, какая-то смрадная жидкость против паразитов.
Такой же эдельвейс бежал под пулеметным огнем в Киеве купить кружева на блузку. И такой же сидел в одесской парикмахерской, когда толпа в панике осаждала пароходы.
Помню мудрые слова:
«Ну да, все бегут. Так ведь все равно не побежите же вы непричесанная, без ондюлосьона?!»
Мне кажется, что во время гибели Помпеи кое-ка-кие помпейские эдельвейсы успели наскоро сделать себе педикюр...»
И рядом с ними солдаты и офицеры, едущие на фронт.
« - Андреев! - окликнули его со скамейки.- Садись, мы потеснимся.
- Не могу, - отвечал офицер. - Мне легче, когда я стою.
И так простоял он всю ночь, откинув назад голову, закатив белки полузакрытых глаз, на лбу у него, под сдвинутым козырьком фуражки, чернело темно-алое круглое пятно. Точно командир «Летучего голландца», прибитый гвоздем к мачте, стоял он так всю ночь, чуть покачиваясь от толчков на расстав-ленных длинных худых ногах.»
Вместе с этими «неисторическими людьми» Надежда Александровна, гонимая волной истории провела много месяцев, и с небольшой частью их, села на корабль до Турции, летом 1919.
Я конечно не могу рекомендовать для прочтения «Воспоминания» всем, но мне кажется, что для того, чтобы история не превращалась в унылые даты, о ней нужно читать произведения именно таких людей, которые когда-то были частью этих дат. А сейчас почти забыты в мире рейтингов, лайков и их отсутствия.
Саша, большое тебе спасибо за то, что направил меня в нужном направлении)
Тэффи, Надежда Александровна Лохвицкая, в замужестве Бучинская. Известная русская писательница и поэтесса. Бог весть знает почему я до сих пор ходила мимо неё, не исключено, что мысленно с кем-то путала и даже не смотрела в её сторону. Саша направил меня на путь истинный) Иногда мне достаточно прочитать буквально пару страничек, чтобы понять, подружусь я с автором, или нет. Станет он для меня другом, который рассказывает свою историю, или просто писателем, слова которого поскрипывают на зубах, и которого вроде как надо бы дочитать, дабы быть в курсе событий. Ибо для меня главное не о чём пишут, а как пишут. С Надеждой Александровной я подружилась не просто с первых страниц, а буквально с первых слов. Сейчас так не пишут, не употребляют таких слов и оборотов речи.
Как-то услышала мнение, что история, это набор скучных дат, которые нужно запоминать. Однако за этими скучными датами стоят сотни, тысячи, миллионы историй обычных и настоящих людей. Для которых эти даты когда-то были единственной, данной им жизнью. Именно такую страничку истории, открывают нам «Воспоминания» Надежды Александровны.
Писать о Тэффи такому графоману, как я, последнее дело, потому я большую часть слов я предоставлю ей. Надеюсь, её собственные слова станут лучшей рекламой этого произведения.
«Автор считает нужным предупредить, что в «Воспоминаниях» этих не найдет читатель ни прославленных героических фигур описываемой эпохи с их глубокой значимости фразами, ни разоблачений той или иной политической линии, ни каких-либо «освещений и умозаключений».
Он найдет только простой и правдивый рассказ о невольном путешествии автора через всю Россию вместе с огромной волной таких же, как он, обывателей.
И найдет он почти исключительно простых, неисторических людей, показавшихся забавными или интересными, и приключения, показавшиеся занятными, и если приходится автору говорить о себе, то это не потому, что он считает свою персону для читателя интересной, а только потому, что сам участвовал в описываемых приключениях и сам переживал впечатления и от людей, и от событий, и если вынуть из повести этот стержень, эту живую душу, то будет повесть мертва.»
Действие «Воспоминаний» начинаются осенью 1918 года в Москве. 1917 год стал крахом не только для Российской империи, но и для множества её жителей, одним жизнь рисовала радужные перспективы, для других мир, который они знали, в одночасье исчез. Одним из таких людей была Надежда Александровна, которой осенью 1918 было уже сорок шесть лет. Дети выросли и жили своей жизнью. Привычной жизни больше не существовало, а будущее весьма туманно.
«Мое петербургское житье-бытье ликвидировано. «Русское слово» закрыто. Перспектив никаких.»
И Надежда Александровна принимает предложение поехать на гастроли в Киев, вместе с Аркадием Аверченко и ещё несколькими актерами. Так начался путь через Россию, из Москвы в Киев, из Киева в Одессу, потом в Новороссийск, а затем в Турцию. У неё не было четкого плана эмигрировать, она просто двигалась вместе с волной эмигрантов, которых гнала через Россию гражданская война.
«Теперь, когда мой отъезд устраивался, я почувствовала, как мне, в сущности, хотелось уехать. Теперь, когда можно было спокойно думать о том, что меня ждало, если бы я осталась, мне стало страшно. Конечно, не смерти я боялась. Я боялась разъяренных харь с направленным прямо мне в лицо фонарем, тупой идиотской злобы. Холода, голода, тьмы, стука прикладов о паркет, криков, плача, выстрелов и чужой смерти. Я так устала от всего этого. Я больше этого не хотела. Я больше не могла.»
Может показаться, что это очень грустная история, она действительно грустная, но и смешная одновременно, не зря Тэффи называли первой русской юмористкой двадцатого века. Кажется, только неистощимая ирония и самоирония могла удержать на плаву в то время. В «Воспоминаниях» взрывы хохота соседствуют с обыденными для того времени вещами, смертью, потерей. Надежда Александровна умела смеяться и одновременно сопереживать. Её меткие наблюдения за множеством «неисторических людей», с которыми столкнулась Надежда Александровна сделали эту книгу, то невероятно смешной, то пронзительной и щемяще грустной.
Восхитительный антрепренёр, одессит Гуськин:
«- А почему бы вам теперь не устроить свой вечер? Я бы такую пустил рекламу. На всех столбах, на всех стенах огромными буквами, что-о? Огромными буквами: «Выдающая программа...»
-Надо «ся», Гуськин.
-Кого-о?
-Надо «ся». Выдающаяся.
-Ну, пусть будет «ся». Разве я спорю. Чтобы дело разошлось из-за таких пустяков. Можно написать: «Потрясающийся успех».
-Не надо «ся», Гуськин.
-Теперь уже не надо? Ну, я так и думал, что не надо. Почему вдруг. Раз всегда все пишут «выдающая»... А тут дамские нервы, и давай «ся».
Русские женщины, которых Тэффи очень метко сравнила с эдельвейсами:
«Какое очарование души увидеть среди голых скал, среди вечных снегов у края холодного мертво¬го глетчера крошечный бархатистый цветок — эдельвейс. Он один живет в этом царстве ледяной смерти. Он говорит: «Не верь этому страшному, что окружает нас с тобой. Смотри — я живу».
Какое очарование души, когда на незнакомой улице чужого города к вам, бесприютной и усталой, подойдет неизвестная вам дама и скажет уютным киево-одесским (а может быть, и харьковским) говорком:
«Здравствуйте! Ну! Что вы скажете за мое платье?»
Вот так бродила я по чужому мне Новороссийску, искала пристанища и не находила, и вдруг подошла ко мне неизвестная дама и сказала вечно-женственно:
- Ну, что вы скажете за мое платье?
Видя явное мое недоумение, прибавила:
- Я вас видела в Киеве. Я Серафима Семеновна.
Тогда я успокоилась и посмотрела на платье.
Оно было из какой-то удивительно скверной кисеи.
- Отличное платье, - сказала я. - Очень мило.
- А знаете, что это за материя? Или вы воображаете, что здесь вообще можно достать какую-нибудь материю? Здесь даже ситца ни за какие деньги не найдете. Так вот, эта материя - это аптечная марля, которая продавалась для перевязок.
Я не очень удивилась. Мы в Петербурге уже шили белье из чертежной кальки. Как-то ее отмачивали, и получалось что-то вроде батиста.
- Конечно, она, может быть, не очень прочная, - продолжала дама, - немножко задергивается, но недорогая и широкая. Теперь уже такой не найдете всю расхватали. Осталась только йодоформенная, но та, хотя и очень красивого цвета, однако плохо пахнет.
Я выразила сочувствие.
- А знаете, моя племянница, - продолжала дама,- купила в аптеке перевязочных бинтов -очень хорошенькие, с синей каемочкой - и отделала ими вот такое платье. Знаете, нашила такие полоски на подол, и, право, очень мило. И гигиенично - все дезинфицировано.
Милое, вечно женственное! Эдельвейс, живой цветок на ледяной скале глетчера. Ничем тебя не сломить! Помню, в Москве, когда гремели пулеметы и домовые комитеты попросили жильцов центральных улиц спуститься в подвал, вот такой же эдельвейс — Серафима Семеновна - в подполье под плач и скрежет зубовный грела щипцы для завивки над жестяночкой, где горела, за неимением спирта, какая-то смрадная жидкость против паразитов.
Такой же эдельвейс бежал под пулеметным огнем в Киеве купить кружева на блузку. И такой же сидел в одесской парикмахерской, когда толпа в панике осаждала пароходы.
Помню мудрые слова:
«Ну да, все бегут. Так ведь все равно не побежите же вы непричесанная, без ондюлосьона?!»
Мне кажется, что во время гибели Помпеи кое-ка-кие помпейские эдельвейсы успели наскоро сделать себе педикюр...»
И рядом с ними солдаты и офицеры, едущие на фронт.
« - Андреев! - окликнули его со скамейки.- Садись, мы потеснимся.
- Не могу, - отвечал офицер. - Мне легче, когда я стою.
И так простоял он всю ночь, откинув назад голову, закатив белки полузакрытых глаз, на лбу у него, под сдвинутым козырьком фуражки, чернело темно-алое круглое пятно. Точно командир «Летучего голландца», прибитый гвоздем к мачте, стоял он так всю ночь, чуть покачиваясь от толчков на расстав-ленных длинных худых ногах.»
Вместе с этими «неисторическими людьми» Надежда Александровна, гонимая волной истории провела много месяцев, и с небольшой частью их, села на корабль до Турции, летом 1919.
Я конечно не могу рекомендовать для прочтения «Воспоминания» всем, но мне кажется, что для того, чтобы история не превращалась в унылые даты, о ней нужно читать произведения именно таких людей, которые когда-то были частью этих дат. А сейчас почти забыты в мире рейтингов, лайков и их отсутствия.
Саша, большое тебе спасибо за то, что направил меня в нужном направлении)
Дополнен 4 года назад
После регистрации Вы сможете получать до 300 руб за каждую тысячу уникальных поисковых переходов на Вашу статью в блоге Подробнее