Ерундовина с загогулиной.

— Сон мне был… Странный! — сказал царь.
— О чём же сон, батюшка? — спросила нянька, поливая блины сметаной.
— Да… хрен знат, Пелагея Матвеевна! Вот стою я, будто бы, в поле, на вершине холма, а в холме том ямина в сто аршин окружностью, а из ямы той змей ползёт, в зубах у него трубка дымит, а на загривке его кабан на гармошке играет "мужика комаринского". А потом уж по небу Гуси-Лебеди полетели, в каждой лапе у них по вазе из хрусталя…
— Ну и ничё. Ты царь-батюшка, не кручинься. Блинков вот откушай, кваску испей… Да и возьми себе за правило в карты с исправником не играть! А то взяли моду — беса тешить!.. Сколько хоть продул-то намеднись?
— Дак, матушка, почитай, ничего и не продул, окромя деревушки одной завалящей. Зато выиграл глянь чего!
— И что ж это за ерундовина такая с загогулиной?
— Да кто ж её разберёт! Тут не по-нашему буковки-то рассыпаны.
— Охохонюшки, грехи наши тяжкие. Понавыигрывает всякого… — в сердцах махнула рукой Пелагея Матвеевна. — А у самого пимы с дырками!
— Нянюшка, — царь почесал себе за ухом, — ты поди, кликни-ка там Прохора. Авось, он те буквицы знает.
Придворный вельможа Прохор Патрикеевич Пряников, гладкий, высокий мужчина, густо заросший светлой бородою, поспешил на зов царя.
— Поздорову, батюшка государь!
— И тебе, Прошка, не хворать. Вишь коробчонку на столе? Ну-ка, смикить быстренько, чего там на ней написано?
Пряников наклонился и уставившись на странное изделие долго шевелил губами и нахмуривал лоб. Потом произнёс:
— Так получается, джапанская это коробка, мой государь.
— Ишь ты, джапанская! А где эта Джапанция есть быть расположена относительно Парижского меридиана, ась?
— Тут надпись-то на аглицком наречии. Сделано, мол, в Джапанции этой самой… а где она есть быть, кто ж её знает…
— Ага. А посол-то у нас аглицкий после бани жив ли, нет? — царь сделал задумчивое лицо и загнул два пальца на руке. — А то будет уж третий за седьмицу.
— Жив посол, слава те, господи, жив! Пелагея его квасом в предбаннике отпаивает. Тот, правда, квас не уважает, плюётся. Уже пол-бани заплевал, европейский джентельмен!
— Жив и ладно! Баню отмоем. — царь прихлопнул ладонью по столу. — Ну-ка, тащи его сюдой. Будем его про Джапанцию пытать. А то что-то подозрительно мне всё это. Откуда на той загогулине аглицкие буквы?
Слово царя — закон. Не прошло и пяти минут, как в светлицу почти бегом явился аглицкий посол под руку с няней Пелагеей.
— Ви… то-ест, ми рат привэтствават иво велишество это прэкрастноэ удро! — оттолкнув женщину, насколько смог элегантно раскланялся сухощавый британец.
— Блинков хочешь, болезный?
— Ноу, сэр.
— Да помню я, помню, что ты этот самый Ноусер. Но дело не в этом. Ты вот что обскажи мне, друг заморский. Чего это ты на джапанских коробках свои буквы оставляешь?
— О, годдэмт! — понимающе кивнул посол. — Йес оф кос! Что есть такое: "корропка ставишь буков"?
— Вон сюда погляди-ка. — палец государя нетерпеливо ткнул в коробку, лежащую перед ним на столе.
Британец с любопытством поднёс изделие к глазам. Покрутил так, сяк, и аж взвизгнул от неожиданности и боли. Щёлк! — и указательные пальцы его рук оказались в плену какой-то загогулины. А на месте затуманившейся надписи на коробке проявился дракон.
За окном раздались разухабистые звуки гармони, мотив "комаринского" на мгновение заполнил пространство. В горницу, кланяясь от дверей, вошли постельничий с кафтаном в руках, а следом за ним исправник с каким-то мелким чернявым человечком позади.
— Не вели гневаться, государь, вели слово молвить. — исправник, видя ободрительный кивок царя, осмелился изложить причину беспокойства. — То-есть, значит, так, ваше величество. Прости меня окаянного. Чужую тебе вещицу я вчерась в карты продул.
— Так-так. Любопытно. — царь вдел себя в кафтан и посмотрел на чернявенького. — Кто таков будет?
— Джапанский он, с Якудзы парень.
— Дзы, говоришь? — государь величаво сел за стол и налил себе из самовара стакан чаю. — А разве наши якуты носят такие имена? Насколь мне помнится, они у нас теперича всё больше Николаи да Василии.
А тем временем аглицкий посол таращил глаза на дракона и тихо скулил.
— Не, батюшка-царь, не якут он! С Якудзы! Это словцо по-ихнему, по-джапански то-есть, "бандит" означает. Но не простой. А первый, кому удалось удрать из-под ихнего надзора и снять Драконьи кандалы. Вот их-то я тебе надысь и проиграл!
— Так-так. — промолвил царь задумчиво. — А пошто же на коробке буквицы аглицкие прописаны?
— Да, вишь ты, грамота джапанцев дюже сложная, государь. Никак обнаковенному человеку не разобрать. Так они, джапанцы, значится, и приспособились для предупреждения разных недоумений по-аглицки указывать чего там и как. А этот парень к тому же на аглицком корабле дёру дал. Вот с ним, с Ноусером.
— Бандитов заграничных нам не надобно. — строго произнёс царь, нахмурив брови. — У нас и своих хватает, с излишком. Так что не одобряю я. Да и Ноусер мне перестал нравиться, шибко он до чужого добра жадный. Посадим-ка мы их обоих на кол.
— Жаль чернявенького, царь-батюшка. — вздохнул исправник. — Он обещал стражников наших жиужитсу научить.
— Ах, вот оно чего. — задумался государь. — Ну, что ж, тогда дадим ему шанс за ум взяться. Учителя нам потребны, нехай учит. А Наусерку немедленно выслать обратно в Альбион!.. Хотя, стоп… от них корабль к нам не ране, чем через три месяца пожалует… Так. Ну, пущай тогда баню моет! А то ишь, вольно ему плеваться было!
Чернявенький джапанец ловко освободил аглицкого посла от Драконьих кандалов, сунул коробку себе за пазуху, и все посетители, толпясь и толкаясь, покинули горницу.
— А в карты я боле не игрок! — громко вослед уходящим объявил царь. — Дня эдак три. — уточнил он тихонько себе под нос и пошёл смотреть с балкона, как всходит рожь. Дело это на самотёк пускать было никак нельзя.